Виктория, 09.10.2024
Те из нас, кто учился в советской школе в семидесятые годы, прекрасно помнят уроки НВП (начальной военной подготовки). Вот и я их сейчас почему-то вспомнил. А заодно и кое-какие события, с ними связанные.
Уроки те заключались в изучении правил гражданской обороны, основ строевой подготовки, в сборке и разборке имевшихся в школе забракованных автоматов Калашникова, надевании и снятии противогазов, стрельбе в тире из винтовки-мелкашки и всякой другой подобной военной ерунде. Занятия проводил так называемый «военрук» - старый ветеран Второй Мировой войны по имени Виктор Иванович К. Он был, как правило, одет в военные штаны и военную рубашку без погон, а пахло от него смесью дыма от дешевых сигарет и перегара. Ещё Виктор Иванович шепелявил, но это было результатом его ранения во время войны.
Случилось это, согласно его рассказам, в конце лета 1941 года, когда рядом с ним - одним из курсантов Могилевского пехотного училища, брошенных на передовую прямо из учебных классов, - разорвалась немецкая граната. Виктора Ивановича контузило, а осколки срезали несколько пальцев с обеих рук (кажется, два с левой и один с правой, но точно уже не помню), а также рассекли ему нижнюю губу и язык. После этого ранения его отправили в госпиталь, а по излечении комиссовали как негодного к действительной воинской службе.
Вообще, как ни цинично это звучит, Виктору Ивановичу вероятно повезло с этим ранением, потому что иначе он скорее всего погиб бы, как погибли почти все советские призывники и курсанты, вступившие в боевые действия летом 41-го года. Из этих ребят до конца войны удалось дожить лишь единицам. Но не будем уклоняться от основной темы и уходить глубоко в историю.
Так или иначе, повоевать нашему военруку довелось лишь пару месяцев, но, тем не менее, он считался ветераном войны, да собственно и был им. Покалеченные руки его всё-таки могли держать указку, сигарету, зажигалку и стакан, да и говорить он мог неплохо. Только вот с шипящими согласными у него была проблема - из-за рассеченного языка и губы. Так что, например, в моменты, когда его накрывали приступы патриотизма, он произносил фразу «Наше социалистическое отечество» как «насе сосиалиссисеское осисество». Но этот небольшой дефект дикции в общем-то не мешал ни ему, ни нам.
Казалось бы, Виктор Иванович был неплохим мужиком: он никогда не унижал нас, крайне редко орал на нас, не переутомлял зубрежкой и почти никогда не ставил двоек. Но... было одно «но»....
Это «но» связано с одной из его многочисленных баек из военного прошлого, которыми он разбавлял скучные НВП-шные уроки. Начиная от истории о том, как в июле 1941 года он заколол штыком здоровенного немецкого гренадёра и заканчивая его встречей с Леонидом Брежневым – тогдашним коммунистическим лидером СССР, который летом сорок первого был мало кому известным молодым офицером. В числе этих баек был также рассказ о его участии в расстреле двух его однокурсников, приговоренных трибуналом за трусость и членовредительство.
А дело по словам Виктора Ивановича было так...
Как-то вечером, в перерыве между арьегардными боями, два курсанта раздобыли на близлежащем хуторе бутыль самогона. Распивая это крепкое алкогольное пойло, они сошлись во мнении, что нет смысла умирать на этой дурацкой войне и решили освободиться от службы, отрубив друг другу топором указательные пальцы на правой руке. Бедолаги, вероятно, не знали или же по пьяному делу забыли, что в военное время за нанесение себе увечий подобного рода приговор мог быть только один – смертная казнь. Ведь даже «искупить проступок кровью» без указательного пальца никак невозможно...
«Так вот,- весело рассказывал нам военрук, - вывели мы их в поле, дали лопаты и велели копать себе могилу, а коль скоро работали они медленно, то мы их, хе-хе, стыцьками-то слегка покалывали, сьтобы, хе-хе, копали резвее... Ну а потом поставили их на край ямы и дали залп... После-то одного, ессё зывого, хе-хе, доколоть надо было... а закапываать их прислось узь нам. Сами-то они себя закопать, хе-хе, узе не смогли бы...»
Весь этот рассказ сопровождался мерзким хихиканьем, начиная с описания того момента, когда они «покалывали штычками» своих недавних сокурсников, приговоренных к смерти...
Военрук пересказывал эту байку несколько раз с перерывами в пару-тройку недель, и вот на третий раз я не выдержал. Ужасаясь тому, что делаю, но при этом не будучи в силах промолчать, я выкрикнул с места: «Никакой Вы не герой войны, Виктор Иванович! Вы - обыкновенный советский садист!»
Класс замер... а военрук в бешенстве схватил меня искалеченной рукой за шиворот и вытолкал из класса. Я пошел домой, а военрук, как стало известно позже, по окончании урока сообщил об этом инциденте директрисе школы.
Да, это было ЧП (если кому в силу юного возраста незнакома сия аббревиатура, то Гугль в помощь). И не просто ЧП, а катастрофа. По крайней мере – для меня, поскольку директриса нашей школы Ирина Фёдоровна усмотрела в моей выходке «не просто грубость, а грубость с явным антисоветским и националистическим душком», и если бы она успела сообщить об этом ЧП куда положено, то...
И тут на сцене появился мой дедушка, в доме которого я тогда рос. Дедушка тоже был советским ветераном войны - полковником в отставке,- награжденным орденами и медалями (советскими и не только), хотя до 1940-го года ему довелось послужить и в других армиях и носить совсем другую военную форму, о чем мною был написан отдельный рассказ. Узнав о случившемся между военруком и мной, дедушка надел военную рубашку и старый пиджак с привинченным на лацкане орденом Отечественной войны и по горячим следам отправился в школу, разруливать ситуацию.
Я, разумеется не присутствовал на встрече дедушки с Виктором Ивановичем, а дедушка мне о ней тоже не рассказывал. Однако он рассказал о ней бабушке, которая позже с его слов пересказала мне. Ну а я сейчас перескажу вам на основании услышанного от бабушки.
Итак, дедушка явился в кабинет военрука под конец учебного дня. Поставив на стол свой старый кожаный саквояж, похожий на саквояж дореволюционного земского врача, он извлек из него бутылку грузинского коньяка и два маленьких стальных стаканчика, оставшихся, очевидно, с далеких военных времен. Открыв бутылку и наполнив стаканчики золотисто-коричневой жидкостью, дедушка обратился к военруку со следующими словами: «Ну что, Виктор Иванович, ты - солдат и я – солдат, так что сядем-ка мы с тобой, да поговорим как два солдата».
Военрук указал дедушке на стул и сел сам рядом, не отводя глаз от бутылки.
Дедушка и военрук осушили пару стаканов коньяка, беседуя, как бы между прочим, о военном прошлом и вспоминая фронты, на которых воевали, после чего дедушка перешел к обсуждению более конкретного дела.
«Я, конечно, никоим образом не одобряю наглую выходку моего безобразника-внука в твой адрес, - сказал дедушка военруку, - но согласись, что выступил он честно, по-солдатски... сказал, что думал... Парень-то молодой. Подрастёт... пройдёт... поймёт... А так-то, хоть я его поступок, безусловно, осуждаю, но не вполне уверен, что за него следует уже сейчас ломать парню жизнь. Впрочем, Иваныч, это решать тебе. А я тебя, сам понимаешь, ни к чему не призываю и ни к какому решению не подталкиваю».
Размякший и подобревший военрук согласился, что ломать мою жизнь было бы несколько преждевременно и сказал, что забудет о произошедшем, если я публично в классе принесу ему извинение. Они с дедушкой выпили еще по две, после чего военрук снял требование публичного извинения и согласился принять его в индивидуальном порядке перед началом очередного урока НВП, который должен был состояться на следующий день.
На том и порешили, после чего дедушка и Виктор Иванович спустились вниз, в кабинет директрисы, которая еще была на месте. Оба ветерана были в состоянии значительного подпития, но оба держались молодцами и шагали ровно. Войдя в кабинет Ирины Федоровны, они встали на некотором отдалении от её стола и, стараясь не дышать на директрису, сообщили ей, что инцидент между военруком и мной исчерпан и что произошел не какой-то там антисоветский выпад, а просто небольшое недоразумение, которое только что разъяснилось.
Ирина Фёдоровна и сама была не рада давать ход произошедшему конфликту, который, несомненно, повредил бы репутации возглавляемой ею школы, так что после слов военрука о «недоразумении» вздохнула с облегчением. К тому же, когда военрук отправился наверх в свой кабинет, где еще стояла недопитая бутылка коньяка, дедушка закрепил окончание переговоров, вручив директрисе флакончик французских духов.
Придя домой, дедушка мрачным голосом сообщил мне, что инцидент исчерпан и всё, что требуется теперь от меня – это прийти в кабинет военрука за 15 минут до начала урока и извиниться за проявленную несдержанность.
«Не буду я перед этой тварью извиняться!» - Попытался упереться я.
«Как хочешь, - спокойно ответил дедушка, - но в таком случае тебя не спасёт уже никто, и ты сам сломаешь свою жизнь, толком не успевшую начаться. Впрочем, тебе жить...»
После короткого раздумья я согласился принести извинение и на следующий день, как и было договорено, явился в кабинет Виктора Ивановича и, глядя в сторону, пробубнил дежурное и неискреннее извинение.
«Да ла-адно! – проговорил военрук, как обычно слегка шепелявя. – На первый раз проссяю! Хе-хе... (тут он хихикнул точно так, как хихикал при описании «покалывания» штыком приговорённых к смерти) А вот дедуська у тебя замеця-ательный! Я правда так и не понял, кто вы с ним по насиональносси, но это вообссе-то и невазьно. Ладно, иди к ребятам, а то скоро урок насьнесса»...
Когда я вернулся домой и доложил об исполнении условия договора, дедушка, наконец, от души отругал меня.
«Совести у тебя нет! Да и взяться, наверное, неоткуда!» – сказал дедушка в конце жизненного напутствия и добавил: «Довёл дело до того, что мне из-за тебя пришлось коньяк пить со всякими подонками!»
Так что может я и не так уж неправ был в своей оценке Виктора Ивановича?
Виктория, 09.10.2024
Kommentarer